|
С удовольствием и радостью ждем продолжения! Про близнецов с книгой, последний момент - он какой-то очень хороший, необъяснимо, просто хорошо, что они вот так спасают книгу.
А эта зарисовка - про наших героев-летописцев, грифона Азефа и барса Марса.
Широко распластанные крылья ловили сильные струи воздуха, поднимающиеся с полей. Грифон парил высоко, потому что смотрел зорко, и еще потому, что его всадник не боялся высоты. Справа, внизу, спали горные хребты, тающие в тихой дымке. Здесь, наверху, было холодно, почти морозно, но и всадник, и грифон в своих меховых пышных шкурах не боялись стужи. А на всаднике, сверх того, был накинут синий залатанный плащ. Оба летели уже долго, оба видели, как вечереет воздух, и чуяли близкий отдых.
Но никто не может сказать, что прожил жизнь, прежде чем затмит его взор смертная тьма! никто не может сказать, что день окончен, прежде чем сон сомкнет ему очи!…
Грифон первым заметил дым и качнул крылом, так что барс, сидящий на его спине, немедленно прищурился на горизонт.
- Вижу, ага… Сигнал тревоги, никак…
- Там пастухи, и они раздувают огонь, чтобы дым был виднее… Стоп, а вот и их враг!
- Клянусь Семью небесами, это виверн! Скорее, скорее, Азеф!
Но грифона и надо было торопить: он и без того уже снижался, стремительнее ястреба и неудержимей горного потока. Виверн, терзающий корову и трое пастухов, размахивающих над костром сосновыми лапами, приблизились мгновенно, как картинка в книжке. Еще миг – и грифон бреющим полетом, почти касаясь травы, пролетел над землей, а барс спрыгнул с его спины и кубарем прокатился по лугу. Он коротко мявкнул, потому что чуть не подвернул лапу, вскочил на ноги – в воздухе сверкнула двухлезвийная секира. Виверн, очевидно, смог бы увернуться от нее, если б не был занят отражением яростной атаки Азефа…
- Глазной зуб, Марс, самый настоящий, - сказал Азеф.
- Ага, - отозвался барс, и оба были очень довольны.
Темная бесформенная голова мертвого виверна вывернулась на шее, как будто чудище и после смерти бросало вызов закатным облакам. Глазной зуб виверна, отливающий металлом, покачивался в лапе барса.
В таком зубе – редкая прочность и крепость. Если вковать его в лезвие, оружие приобретет большую силу. Именно поэтому барс и улыбался сквозь седеющие усы, а грифон прикидывал, где бы найти ближайшую кузницу с умелым мастером.
Вечер густел, как старое вино. В хижине пастухов ровно горел огонь, а на скатерти были разложены сыр, хлеб и дикие кислые яблоки. Вдобавок на вертеле жарились два кролика, по-осеннему жирные, начиненные чесноком и сушеным луговым луком. Все это богатство пастухи отдали грифону и его всаднику, и пустили их в свой дом как победителей.
Барс привычно привалился к мохнатому боку Азефа и как обычно вынул из сумки связку пергамента. Сегодня есть о чем написать; и нужно сделать это сейчас. Именно поэтому Марс сосредоточенно облизывает верхушку пера и оставляет место на первой строке – там грифон нарисует красивую буквицу. Трещит огонь, шипит, стекая на угли, жир, тускло и настороженно отсвечивает из дальнего угла секира, славно потрудившаяся сегодня.
Про многое думает и вспоминает Марс, когда на землю приходит ночь. Про то, что тушу коровы пришлось сжечь, она уже была отравлена зубами чудища; про то, как еле успокоили подпаска, испугавшегося виверна до икоты… Потом, когда рукопись уже отложена, к барсу вместо сна приходят воспоминания, и он не гонит их, потому что любит их – все, даже те, которые горше полыни. Когда его спрашивают про жену, он, прищурив глаза, напевно говорит, что теперь она на Лугу, и на Лугу том много лютиков, потому что и сама она звалась Лютик, и что к его приходу она наберет большой-большой букет. Когда его спросят про короля, он, прижав уши, скажет, что короля больше нет, а тот, кто владеет королевством, всего лишь шут, и станет смеяться, словно тот шут и впрямь смешон. И добавит, что недолго осталось ждать, когда настоящий король пробудится и прогонит шута, и как же запоет каждое сердце!
Азеф, кто, кроме тебя, вспомнит то, что вспоминается мне в такие часы, как этот, когда даже звезды спят! Я родился в год Великого противостояния, и когда я смотрел на оранжевое око того, в честь кого был назван, я мечтал о многих битвах, ждущих меня. О, та мечта сбылась, и сбылась полной и верхом насыпанной мерой! Я счастлив, и ты знаешь это: счастлив теперь так же, как тогда, когда еще котенком-подростком я вышел на залитый солнцем двор увидеть юного грифона, которого мне приписали как будущему рыцарю, и увидел тебя. И как тогда, когда и тебе, и мне впервые удалось поймать непокорный ветер, и мы неслись над шпилями родового замка, и над полями, и над рекой! И как тогда, когда мы выиграли наш первый в жизни турнир, а сердце мое плясало, словно играла псалтирь, потому что синие очи Лютика следили за нашим флажком! Да! Помнишь, как мы сражались в горах с великаном Молоторуким, которого никто из наших доселе не решался вызывать на поединок! И как за победу над этим звереедом Король пожаловал орден и тебе, и мне – сияющий орден Орла! Так мы стали рыцарями, и мы не знали тогда, что Король наш лжет, и непрочен в уставах, как весенний лед. Я помню – настали годы, когда мы это поняли. Это было время, когда сначала ссылали и посылали на смерть лучших рыцарей, и все были в недоумении. Потом мы поняли и причину, но было поздно. Тебя и меня хотели подчинить чужой воле, но не знали твоего крылатого сердца! Не знали и крепости моей секиры, и потому им осталось только удивляться порубленным цепям и решеткам. За нами гнались, но что толку! И тогда, и тогда Лютик, спасшись от гнусных козней слуг Обманщика, ушла на свои Луга, а мы порешили между собой досаждать самозванцу, как можем, и нас стали называть злодеями. Мы принимали это с такой же радостью, с какой принимали когда-то орден, потому что и второе было так же заслуженно, как и первое.
Синий ветер стал нашей дорогой. Леса и перелески, пустыни и реки — вот о чем я вспоминаю, когда отвлекаюсь от рукописи. Страна, которая изгнала нас — далеко, пути к ней заросли сорной травой, а мы и сами не заметили, как состарились в дороге. Под твоим крылом проплывают города и пустоши, и каждая пядь земли ложится на пергамент буквами всем понятного языка. Мы не боимся смерти, потому что если мы и погибнем, наша рукопись останется. Мы до сих пор гонимся за мерзостью, что расплодилась по всему миру. И пишем книгу.
И все же иногда, в такие вот часы, когда вокруг — густая тьма, будто мир еще не создан, я думаю о том, что когда-нибудь мы вернемся к родовому замку, даже если это будет нашим последним путешествием. Перед нами — не зенит, а закат, но мы еще найдем в себе силы сделать все, что должны… Мне ведомо то, что и ты знаешь это, Азеф, старый друг.
То ли дремлется, то ли думается — а ночь все глубже и тише, и рассвет, кажется, отдаляется с течением времени. О многом думает Марс, но глаза его спокойны, когда он сидит в темноте, чувствуя спиной тепло грифоньего бока, и смотрит внутрь темноты. Страх не сумел догнать нас, отстал вместе с отчаянием, вместе с позором, вместе с унынием. Над полями, в ночи, стоит осень, время, когда Оранжевое око бога войны ближе всего к земле… Я счастлив, и ты знаешь это.
Ночная птица начинает петь, размеренно и четко, выговаривая каждый звук. Барс расплывается в улыбке, и если б у темноты были глаза, она подивилась бы, что улыбка старого воина может быть такой детской.
_________________
Давайте без прелюдий! Дабл виски!
But if you're looking for the unicorns, don't be forlorn,
The second star to the right and straight on until morning.
|
Регистрация
Вход
FAQ
Поиск
Пользователи
Но прочту всё позже, окей, когда время буит.
И вообще, идеи у тебя рулят несказанно. Судя по рисункам и описанным моментам, это интереснейший мир, и он у тебя действительно свой и особенный совсем.