Он поработит и тебя.

Р. Джерико владеет магией. Темным и злым колдовством. Свои ритуалы он творит на сцене в свете прожекторов и лучах дурной славы. Свои заклинания выкрикивает в микрофон. Его чары притягательны издали и необоримы вблизи.
И единственный идол, единственный демон, которому посвящены все темные мессы, блестящие концерты – сам Р. Джерико.
Он превращает в своих рабов всех, кого касается. Он поработит и тебя. Впервые ты услышишь его необычную музыку в записи. Возможно, ты пожмешь плечами и забудешь, пойдешь дальше. И это самый безопасный путь – мимо.
Или же ты прислушаешься к себе и попытаешься понять, что за отголоски пробуждает в тебе запись. Что за далекие зарницы сверкают на границе твоего сознания. Ты будешь слушать ее снова и снова, но ощущение не станет ни яснее, ни ближе.
Тогда ты решишь расставить для себя все точки над и, раз посетив живой концерт. И там ты наконец ощутишь всю необоримую мощь Р. Джерико. Лишь первый аккорд иззубренным лезвием вгрызется в зал, зарницы, что танцевали вдалеке, пронзят твой разум сотнями электрических разрядов.
Сердце вместо крови погонит по жилам чистое пламя, и тебе захочется разорвать свою плоть, выпуская его на волю. Но вместо этого ты высоко поднимешь сжатые кулаки и издашь восхищенный победоносный клич.
Твой скепсис испарится, вся критика сгорит. Все, чего тебе захочется – поклонятся человеку на сцене. Валяться в его ногах, пресмыкаться, забыв про стыд, лишь обратить на себя внимание того, кто заставил твои разум и тело пылать.
Зал будет содрогаться до основания от воя гитары и глубокого вокала. Земля будет содрогаться под пятой Р. Джерико, и твое сердце забьется в такт.
Два часа пролетят как минута. Час ты будешь бороться с желанием драться. Не важно с кем. Три часа полное энергии тело будет молить о действии. А потом придет стыд.
Стыд за дела, мысли и желания. Стыд за безволие и рабскую покорность какому-то певцу. Стыд за свою недавнюю злобу. Воспоминание о том, как Джерико влез к тебе в голову и крутил тобой как марионеткой, не оставит тебя долго.
И этот стыд, пожалуй, последняя точка возврата. Уцепившись за него как за соломинку, можно и нужно вынырнуть из-под власти злого колдуна. Надо помнить свой стыд, свое унижение. Потому что скоро захочется еще. Еще Джерико. Еще ярости. Еще огня.
И если поддаться повторно, можно стать наркоманом, стать зависимым рабом, берсерком, готовым по мановению руки повелителя мчаться на строй пластиковых щитов, не замечая ни струй ледяной воды, ни града резиновых пуль. И да, стыд к тебе больше не придет.
Если ты хочешь дать отпор Джерико – отвернись, не смотри, иди мимо. Дутые божки ни от чего не страдают сильнее.

Из Легенды.

2004. Предателей никто не любит.

Одинокий особняк у кромки леса оказалось нелегко отыскать. Максим Канюков кружил и петлял в лабиринте загородных дорог без всяких указателей.
Он понял, что едет правильно, когда навстречу вырулил потрепанный фургон, битком набитый возбужденно и агрессивно повизгивающими юношами. Тот, что свесился из окна, заклекотал и швырнул во встречную машину пивной бутылкой.
Остатки пива с мелкими бурыми осколками растеклись по мигом треснувшему лобовому стеклу. Максим поморщился и даже не притормозил - были дела поважнее стекла и разборок с фэнами Иерихона.
Спустя еще несколько поворотов показался сам двухэтажный особняк. Канюков проехал распахнутые настежь кованые ворота. На газонах недавно жгли костры, двор превратился в небольшую помойку. Дому тоже досталось: выбитые стекла, исписанные стены. Через входную дверь кто-то размашисто написал алой масляной краской: «Предателей никто не любит».
Снаружи дверь рубили топором, а изнутри, судя по дыркам, пальнули из дробовика. Звонок оказался вырван с корнем, и Максим заглянул внутрь там, где картечь вырвала кусок двери. Но увидел только ствол и пару озлобленных глаз позади него.
- Ну, мразь, - прошипели с той стороны, - укажи мне, что я должен играть. Только расскажи подробнее, чтоб я понял.
- Боб, нехорошо целиться в старых друзей, - сказал Канюков, отступая на шаг.
Хозяин дома сощурился, вглядываясь в его лицо, но убрать ружье и не подумал.
- И что же от меня понадобилось старым друзьям?
Максим скривился и надвинулся на самый ствол дробовика:
- Ну конечно же нагадить тебе, бедный маленький Бобби. Все только и хотят тебя посильнее обидеть. Давай стреляй уже. Или открывай.
Боб обреченно вздохнул и, отомкнув дверь, ушел в полумрак. Войдя, Канюков постоял с минуту у двери, чтобы глаза после яркого дня привыкли к темноте. Дом Боба больше всего напоминал убежище вампира. Каждое окно роскошного зала было завешено тяжелыми шторами, кое-где пробитыми картечью. Сквозь дыры пробивались тонкие лучики света и в них плясали мириады пылинок.
Привыкнув к полумраку, Максим зашагал по роскошному и невообразимо грязному паркету. Прислуги не было, охраны тоже. Либо разбежались, либо Боб сам всех отослал.
Пройдя вглубь дома, Максим обнаружил в центре запыленного обеденного зала монумент, возведенный хозяином самому себе. Постаментом служил антикварный стол на немало персон. На него Бобби водрузил старинное кресло и все необходимое для себя.
В роли всего необходимого выступали заботливо прислоненный к подлокотнику дробовик, три пачки патронов и целая батарея самого разномастного пойла.
И на вершине, в кресле, восседал Бобби. Было видно, что о своем голоде он беспокоится гораздо меньше, нежели о жажде. Без того будто точеное из мрамора лицо заострилось и побелело еще сильнее. Крашенные в черный волосы сильно проросли родным золотистым цветом.
Обеденный зал нес на себе следы гораздо больше следов недавнего побоища. Тут и там роскошный паркет был попорчен дробью, от дверей и окон остались вовсе одни дыры. Пробивавшийся сквозь них дневной свет отражался и играл на цветных боках полных и пустых бутылок.
Заметив что-то, Канюков присел и ковырнул ногтем успевшее свернуться пятно крови.
Бобби на своем сияющем троне встрепенулся:
- Прострелил маленькому ублюдку ступню! Как думаешь, сойдет за автограф? Если не пойдет к врачу, получит адресную именную гангрену! Какого черта, у меня акция!
Максим вздохнул и шагнул ближе к подножию постамента. Бобби безразлично смотрел в его круглое лицо, обрамленное окладистой бородой. Лицо русского рока.
- Ну? – выплюнул он, прикладываясь к бутылке.
- Для тебя нашлось хорошее дело, дружище. Шанс встряхнуться, ощутить себя полезным. Но для этого тебе придется слегка… как бы это… вытащить голову из задницы.
Бобби хохотнул и отшвырнул опустевший сосуд:
- Тогда тебе придется меня сильно удивить. Потому что моя голова ну очень глубоко в заднице, ей там довольно уютно, и я не горю желанием что-то предпринимать по этому…
- Назревает еще один Джерико, - протараторил Канюков и замолчал, давая секунду переварить новость. Но реакция Бобби оказалась совсем не такой, какую он ждал.
- Еще один!!! – пропищал хозяин сквозь неудержимый хохот. – Имя им – Легион, верно?!
Бобби скакал в кресле, неистово бил себя по коленям, ржал неприлично и громко, так что из глаз лились слезы.
- Да теперь группу можно будет собрать из одних только…
Еще одной искрометной остроте было не суждено родиться – у стола подломилась ножка. Бобби рухнул вниз с грохотом, треском и звоном. Вместо того, чтобы подняться, он, потирая ушибленные ребра и продолжая хихикать, подыскал место без осколков и с не очень острыми обломками.
- А я что, Лесси? Вот иди и вправь мозги. И не тревожь… ох… моего праха.
- Вместе будем вправлять, - прокряхтел Канюков, выуживая из осколков дробовик. – Видишь, какое дело. У вас тут гуляет Джерико и оставляет на месте Лондонов с Парижами дымящиеся воронки. Ты накачиваешься бухлом, чтобы, не дай бог, не осознать ужас положения. Тебя все устраивает, и я рад за тебя. Но в России мне такая радость не нужна. И ты поможешь, никуда не денешься. Твоя огневая точка раскрыта и уничтожена, так что собирай манатки.
Бобби изобразил страдальческий стон.
- Ну вы посмотрите, проще съездить, чем отбрехаться. Ладно, дай протрезветь.
- По дорожке протрезвеешь, - хмыкнул Максим, взваливая приятеля на плечо.
- А ну-ка! – Бобби отпихнул Канюкова. – Я еще не в таком ничтожестве, чтоб меня на исторические свершения носили в руках.

1998. Эксклюзив.

Давным-давно, но не так уж много лет назад, Бобби был молод душой, беспечен, сказочно глуп и восхитительно бесполезен. Рано унаследовав немалое состояние, он, будто по сигналу стартового пистолета, ринулся сжигать свою жизнь.
Дорогие игрушки сменялись дорогими усладами. Хмельной раж – наркотическими грезами. Гонки на лаковых авто или элитный клуб, спонтанная поездка на другой конец мира или расшвыривание денег на месте.
Идеальную картинку портило только то, что все эти радости были так же доступны другим богатым мальчикам и девочкам. Для суперэлиты же, а себя Бобби считал именно суперэлитой, нужен суперэксклюзив.

Бобби обнаружил себя посреди пустого и разгромленного и пустого клуба. Он смутно припоминал это место до разрушения, но никак не мог вспомнить, что случилось.
Напротив, за одним из немногих уцелевших столов восседал полузнакомый художник. Или фотограф. Или музыкант. Кажется, это на пару с ним Бобби разгромил маленький клуб. Или без него. Или это был кто-то другой. Пока Бобби блуждал ошалело-мутным взором между кучами обломков и осколков, новый приятель заговорил:
- Так значит, дружок, ты ищешь исклюзив из исклюзивов? Вот прямо опыт в квадрате? Эмоцию в кубе, да? – он взмахнул руками над столом.
- Который час? – проблеял Бобби.
- Тада ты не там ищешь! – строго поучал его художник-писатель-скульптор.
- Што случилось? – Бобби ковырнул ногтем стеклянную столешницу, перепачканную чем-то черным.
- Понимаешь, - продолжал вещать поэт-дизайнер-архитектор, - ты здесь, но сюда же ломанулось и все отребье вроде нас! И смотри, что случилось. А чтобы по-настоящему зажечь… нужен бензин!
Гулявший вдалеке разум Бобби помахал ему рукой, подсказывая, что выбить собеседника из колеи его монолога невозможно.
- Бензин, - сделал он попытку поддержать разговор.
- Бак бензина и знание.
Бобби засмеялся, но от этого сильно закружилась голова, и он перестал.
- На бензин как-нить наскребу. Давай сюда знание! – Он даже положил на стол раскрытую ладонь, вляпавшись во что-то липкое.
- Не-е-е-е! – протянул модельер-композитор-режиссер, широко улыбаясь. – Ты его потеряешь. Потому что ты пяный!
- А ты сделай, чтоб не потерял! Ты же такой у-у-умный! – передразнил его Бобби.
Дирижер-сценарист сначала глубоко задумался, но почти сразу, просияв, выудил из кармана маркер.
«Так вот в чем весь стол!» - отстраненно подумал Бобби, но его сразу со словами «иди сюда, моя радость» потянули за карман кожаного пиджачка через стол.
Когда Бобби оказался в зоне досягаемости, неведомый творец, высунув от усердия кончик языка, стал что-то выводить маркером прямо у него на лице. Бобби вдруг понял, что ему просто необходимо прилечь вот на этот изрисованный стол и подремать. Всего секунду!
Он еще почувствовал, как у него на лице что-то дописали и заботливо похлопали по щеке:
- Спи, не дрыгайся и владей своим знанием – послышалось на фоне нетвердых удаляющихся шагов.
Поутру Бобби наверняка забыл бы что угодно, но вот проклятущий маркер не сходил две недели.

Так называемое знание, запечатленное в несмываемом маркере, включало в себя дату и координаты. При чем координаты – в самом прямом смысле. Порядком намучившись, избавляясь от великого дара, в указанный день Бобби все же сел в машину и включил навигатор.
Его вела не вера в что-то особенное, а любопытство, которое только усилилось, когда навигатор через шесть часов пути в указанную точку предложил ему проехать сквозь скалу.
Только хмыкнув, Бобби свернул и начал блуждать среди скал и обрывов, пока не наткнулся на старую разбитую дорогу, которой не нашлось ни в навигаторе, ни на бумажной карте.
Еще через час невыносимой тряски призрак дороги привел Бобби к цели, в город-призрак. Только вид у него был очень уж оживленный. Несколько десятков автомобилей были разбросаны по улицам и вокруг городка, в переулках между бывшими зданиями – разбиты палатки.
Единственное здание во всем городе оказалось отремонтированным и покрытым свежей краской. «Легенда» - прочитал Бобби вывеску. На крылечке сидел мальчишка лет пятнадцати, с любопытством разглядывал его.
- Ты здесь живешь? – спросил Бобби.
- Ага, вон под тем камнем! – мальчик заулыбался. – С родителями приехал.
- А чего здесь будет?
- Выступление… Концерт… - в ответе не было уверенности. – Как-то так.
- А-а-а! – разочаровано протянул Бобби. – Мегаальтернативная альтернатива? Широко известная в узких кругах?
- Ну, так разворачивайся и вали, - сощурился мальчишка, - раз слишком хороший.
- Передохну и отвалю! Я на эту помойку больше семи часов перся!
Обогнув маленького нахала, Бобби вошел в набитый публикой бар. Люди сидели за столами, на столах, на полу, на краю сцены, на самой сцене и даже на бывшей барной стойке.
В центре внимания была женщина средних лет с гитарой. К ней тянулись те, кто расселся поближе, а задние ряды не спускали глаз, хотя сейчас она просто неторопливо с кем-то беседовала, держа за гриф поставленный на пол инструмент.
Бобби вздохнул и отвернулся к окну. Отдышаться и бежать из этого логова инди!
Вдруг все разговоры, все звуки в баре стихли, все как по команде затаили дыхание. В этой тишине прекрасно было слышно, как женщина поставила гитару на колено и заиграла.
Негромкая песня гитары наполнила зал, и, почти сразу, самого Бобби. Боясь шевельнуться и разрушить историю, что рассказывали струны, он закрыл глаза и улыбнулся. Такого умиротворения, тепла и безмятежности он не испытывал никогда в жизни.
И с каждой минутой все больше казалось, что полная доброты история сложена о нем и ни о ком другом. А гитара все пела, рассказывая ее бессловесно и звонко.
А песня погружала в океан эмоций, накатывала волнами самых разных чувств, теплым бризом сдувала лишнюю позолоту и куда-то звала. Но Бобби не мог сделать и шага, пока звучит волшебная музыка, боясь, что прекрасная и зыбкая сказка тут же растает в воздухе.
Он позволил себе раскрыть глаза, только когда струны умолкли. Оказалось на улице уже стемнело, и трудно было сказать, сколько длилось выступление.
Боб, с грохотом опрокинув подвернувшийся под ноги стул, пулей вылетел наружу.

Музыка стерла все лишнее, сдула весь мусор. И без всего этого душевного хлама Бобби в полной мере осознал, насколько пуст. Как и обещал незнакомец из бара, это была эмоция в квадрате, ощущение в кубе. Ощущение собственной никчемности.
Если человек может такое, почему же он сам ничего не может, не умеет и не учится, чтобы суметь? Ни на секунду не покидало чувство, будто получил прекрасный подарок. И мучительный вопрос, заслужил ли его Бобби хоть чем-то в своей жизни.
Он сидел в пыли, прислонившись спиной к колесу своей тачки, такой бесполезно роскошной и незначительной. Опустошенный и оглушенный, остановившимся взглядом смотрел в светлый прямоугольник окна.
- Не расстраивайся, - послышался мягкий голос.
В неярком свете, льющемся изнутри салона, напротив Бобби присела незнакомка, что минуту назад перевернула его взгляд на жизнь. Он не мог вымолвить ни слова, оцепенело глядя в ее лицо.
- Меня зовут Летиция. А тебя? – будто у маленького мальчика выспрашивала она.
- Бобби, - пробормотал он, смущенно опуская глаза.
- Рада знакомству, - улыбнулась Летиция. – Так что тебя расстроило, Бобби? Ничего, что я спрашиваю?
- Я… - Боб запнулся. – Я понял, что кучу времени потратил просто так, ни на что. Годы и годы...
Летиция помолчала, глядя куда-то на плечо Бобби.
- Все напрасно. Все было зря. И уже поздно, да?
Бобби кивнул, и она кивнула тоже.
- Это здесь почему-то бывает. И со мной было. Только это ерунда, про «поздно». Потому что мы еще очень молоды, а времени всегда больше, чем кажется, если не тратить его на мелочи.
Бобби улыбнулся добрым словам, и тогда Летиция, выпрямившись, протянула ему руку:
- Ты, наверное, преодолел долгий путь. Не в пыли же ехал сидеть. Пойдем внутрь, поговорим, познакомлю тебя с кем-нибудь.
Когда они вдвоем вернулись в старый бар, многие разбегались по своим местам, старательно делая вид, будто не подсматривали и не подслушивали. Летиция только посмеивалась, и Бобби тоже не было до этого дела.
Почти весь вечер прошел в разговорах с Летицией. Она слушала глуповатые байки Бобби и кое-что рассказывала о месте, куда он попал.
Оказалось, это шахтерский городок. Шахты истощились, и люди покинули его много лет назад. Название не сохранилось, потому место зовут по названию бара – Легенда. Раз в каждое время года, в заранее назначенный день, здесь собираются друзья, чтобы послушать музыку и пообщаться. Когда-то Летиция давала здесь концерты десятку самых близких друзей, но с каждым сезоном желающих послушать становилось больше. Музыка, что звучала здесь, была особенной, и люди приходили к ней по самым разным причинам. Кто-то, как Бобби, искал себя, кто-то жаждал вдохновения, а кому-то музыка добавляла сил, чтобы преодолеть черную полосу.
А потом он обмолвился, что хотел бы тоже научиться играть. И глазом не успел моргнуть, как Летиция стала его учить. Вложила в руки гитару и, почти обнимая сзади, расставляла его пальцы по струнам, по ладам:
- Во-от, теперь ударь-ка по струнам. Чувствуешь? Она тебя слушается. Названия аккордов, миноры-мажоры потом будешь запоминать, а сейчас просто почувствуй. Это главное.
Уже глубокой ночью, когда все повыдохлись, Летиция оставила свою публику и отправилась отдыхать. Оказалось, какие-то благодарные люди отремонтировали и обставили для нее заднюю комнату бара. Следом стали расходиться и остальные.
Куда-то ехать было уже поздно, и Бобби заперся в машине, откинув спинку сиденья назад. Но в окно тут же постучали. Незнакомый бородатый мужик, приправляя ломаный английский словами из вовсе незнакомого языка, просился на второе сиденье.
Никогда бы в жизни Бобби не пустил его в машину, никогда до того дня, той ночи. Он отомкнул дверь, молчаливо приглашая гостя внутрь. Тот повозился, устраиваясь поудобнее, и протянул руку:
- Максим.
- Боб.
Пожали руки и этим ограничились. Языковой барьер тоже оказался кстати – Бобби был не в настроении разговаривать. Он смотрел в темноту за лобовым стеклом в глубокой задумчивости и пытался осмыслить свою находку.
Она не была эксклюзивом, даже близко не стояла с этим дурацким словом. Но она была именно тем, что он искал для себя очень, очень давно. Однако усталость и избыток впечатлений взяли свое. Бобби почти сразу уснул.

Утром он жевал бутерброды вместе с новым попутчиком. Тот, оказалось, приехал слушать Летицию из самой России. Торопиться было некуда – Летиция уехала еще на рассвете и не вернется еще три месяца. Остальные тоже постепенно разъезжались, к полудню город снова опустеет.
Позже Бобби поймал в баре давешнего мальчугана, чтобы порасспросить. Вспоминая слова Летиции, его звали Найджел Кининг, он был самым молодым гостем Легенды, и его возили сюда родители с десяти лет.
- Слушай, а кому… кому тут собственно надо платить? – спросил он смущенно.
- За что? – удивился Найджел.
- Ну, мало ли, сборы какие, пожертвования?
- Извини, чувак, тут твои богатства некуда девать. Но…
Он навис над столом, будто собираясь сообщить большой секрет:
- Если тебе действительно понравилась Летиция, и хочешь ее порадовать, - он хитро улыбнулся, - подрасти. Ей нравится, когда мы растем. Добейся чего-нибудь. Или научись. Той же гитаре. Это она ценит.
- Спасибо, - озадаченно пробормотал Бобби.
- Да не за что! – юный Кининг снова заулыбался. – Я думал, ты козлина, а оказался наш!
- Мгм… А где можно записи найти? Что-то никто кассетками не торгует.
Найджел только развел руками:
- Нет никаких кассеток. Музыка должна жить в нас, а не на пленках. Летиция никому не разрешает делать записи.
- Признаться, здешние порядки озадачивают меня все больше.
Кининг рассмеялся.
- А всегда так.

Потом Бобби подвез Максима до ближайшего города, и тот показал главную дорогу на Легенду. Отличную дорожку, чтобы ездить четырежды в год.

2004. Город без лица.

Легенда погрузилась в мертвую тишину. Ни звука, ни души, и даже ветер не покачивал скрипучие дверцы бара. В этом каменном штиле застыла адская жара. Неподвижное марево искажало все вокруг, и старинные постройки выглядели еще более потрепанными, покосившимися.
Кто-то пришел бы писать похабные надписи на стенах пустующих домов. Кто-то побил бы окна. Но Легенда была забыта и мертва, и скорбный остов ее былой остался посреди неизвестности, медленно пожираемый временем. Город без лица. Город без души.
Максим, то и дело облизывая пересохшие губы, блуждал среди руин печальным взглядом. Несмотря на испепеляющий жар, от молчания Бобби по коже шел холодок. Хотелось что-нибудь сказать, нарушить тишину. Но что тут скажешь?

На дебютный концерт Потерянных они успели как раз вовремя, хоть и не к началу. То, что родилось у юного композитора Трёхина под влиянием Иерихона, оказалось совсем не похоже на оригинал. Было гораздо мерзостнее. С первых аккордов Максим почувствовал, как внутри что-то трясется и переворачивается.
Вова Трёхин явно наслаждался собственным творением и обводил посетителей маленького клуба-подвала пьяно-безумным взглядом, складывая аккорды в ломаный мотив. Он еще о чем-то пел, но Максим позже так и не смог вспомнить ни строчки. Только чувство, будто невидимые крючки зацепились за позвонки и тянули их в разные стороны.
Только он повернулся к Бобби, чтобы обсудить, как бы без шума свернуть это действо, тот кивнул на сцену и хмыкнул:
- Смотри-ка, а его самого зацепило. По-настоящему.
Ломаный ритм окончательно смялся и утих. Взгляд новоявленного Джерико остановился, пальцы побелели и дрожали от напряжения, но оставались неподвижны. Лидер группы замер как манекен, а остальные топтались на местах, беспомощно переглядывались. Видно Вова не только играл и пел, но и думал за своих питомцев.
Бобби тем временем проложил себе локтями дорогу к сцене и беспрепятственно похитил горе-композитора – взвалил на плечо, будто бревно, и унес.
Когда встал вопрос, куда его собственно везти особого разнообразия вариантов не появилось, и Трёхина повезли в Легенду.
В дороге Бобби будто ожил. Привел себя в порядок, расправил плечи, улыбался, шутил. И это лишь оттого, что он снова был при деле, был кому-то нужен.
Вова отходил от своего припадка долго и мучительно. Почти все четверо суток пути он проспал на заднем сиденье, а когда просыпался, бредил и никого не узнавал. А в Ленегде все вдруг стало наоборот.
Трёхин проснулся и оглядел похитителей вполне осмысленным взглядом, а Бобби, стоило ему взглянуть на опустошенный город, прислонился к капоту автомобиля и окаменел.

Минуты неловкого молчания растягивались в часы, безжалостное солнце обжигало лица, а Бобби, глядя на обломки уютного и доброго вчера, как будто готов был стоять неподвижно до самого заката.
Вова растерянно топтался в стороне. Мало того, что он не очень понимал где находится и для чего его сюда привезли, так Боб с Максимом при нем еще и говорили друг с другом на непонятном английском.
Канюклв судорожно соображал, что же делать дальше. Ну, украли. Ну, привезли. Но Легенда-то в разрухе, и мудрой доброй Летиции тут больше нет.
- А ведь сейчас как раз время выступления, - вдруг произнес Бобби. – Я и забыл совсем. Всего-то год прошел.
Он перевел взгляд с покосившейся вывески бара на Вову и стал смотреть так же пристально. Трёхин с большим трудом поборол желание спрятаться куда-нибудь от этого взгляда.
Тогда Бобби оттолкнулся от капота машины и широкими шагами направился к крыльцу.
- Дядь Макс – робко позвал Вова. – А это что, Р. Джерико?
Канюков усмехнулся:
- Узнал?
- Ты с ним знаком? – недоверчиво продолжил допытываться Трёхин.
- Я знаком с Бобом. Еще с тех пор, когда не было никакого Джерико.
- Кру-у-уто… - восхитился Вова.
- Не круто, - коротко возразил Канюков. - Вообще не круто. И я надеюсь, что хоть он тебе это втолкует. Раз уж ты меня не слушаешь.
- Дядь Макс! – Вова заканючил, - а познакомь! Познакомь!
Внутри бара царили прохлада и полумрак. Грязные окна почти не пропускали света, и вместо этого широкие лучи пробивались сквозь дыры в крыше. Поднятые тяжелыми шагами, в воздухе летали мириады мелких пылинок. Они четко обрисовывали солнечные лучи, превращая каждый в плотный и почти осязаемый столб света.
И в глубине полутемного зала прямо на краю пыльной сцены сидел Джерико. Не судьба была Максиму кого-то с ним познакомить, потому что Роберт сам протянул руку и поманил Вову пальцем. Когда тот подошел, заговорил с ним, мало заботясь о языковом барьере:
- Ты знаешь, кто я?
Вова быстро кивнул.
- А ты хочешь со мной тусоваться? Постоянно.
Вова закивал еще старательнее.
- Тогда одно условие. Вот это вот нечто, которые ты в клубе изобразил. Забыли, о’кей?
Трёхин понимал примерно треть слов, но общий смысл улавливал и снова кивнул, на этот раз слегка неуверенно.
- Смышленый! – насмешливо и громко сказал Джерико Канюкову через его плечо. – Думаю, приживется.
- Где приживется? И что ты вообще задумал?
- Чинить тут все пора. И вы оба попали, потому что теперь будете помогать и никуда не денетесь. – Бобби заухмылялся.
- Что толку чинить, когда люди разбежались?
- Вот их-то мы и должны вернуть. Знаешь, Макс, я сейчас понял. Есть на Земле такие места, которые не должны пустовать. Иначе совсем хреново живется. Вот смотрю сейчас на Легенду, и жить не хочется.
- Не получится, Боб, – покачал головой Канюков.
- Получится. Наизнанку вывернусь, но буду восстанавливать по памяти. В конце концов, ты сам хотел, чтобы я зашевелился. Так что не кряхти, помогай.

Прежде чем уехать, все трое отправились в сторону от города, туда, где возвышались три огромных валуна. Между ними, надежно спрятанная и укрытая со всех сторон, нашлась одинокая могила.
Завсегдатаи Легенды долго и не смущаясь друг друга, делились новостями и свежими байками, рассказывали о своей затее и о том, как все будет, если получится. Все - обращаясь к простому перекрестью досок с вырезанным именем Летиция.

Спасибо, что выложил!
Было очень интересно прочитать такую краткую, концентрированную вариацию сюжета Шоу.

А можно спросить - почему некоторые имена изменились, просто так или для чего-то?

Присоединяюсь!!

Ура! Спасибо! Это правда не сюжет Шоу, а только вариация, фантазия. Захотелось.
Имена... Ну, одно потому что логичнее, что его зовут Роб Джерико. А второе просто так. Потому что старое было странное. Только новое, кажется, тоже странное))) У меня других не получается.

Да, на днях попробую собраться в кучку и дописать выпавшую главу, чтоб выложить сразу еще три.

А гдее? ))))))
Ага, Роб логичней. Ниче не странное, обычная русская фамилия! Такая жутко русская))

Втупииил! Какой-то фигней опять промаялся неизвестно сколько! Ща немного исправилюсь!

2003. Р. Джерико

Каждый хотел быть похожим на Летицию. Если не в большом, то в малом нести на себе ее признак. И если окружить себя такой аурой доброты могли не все, то уж взять в руки гитару мог каждый.
Со временем в Легенде появилась новая традиция. Любой молодой автор и исполнитель мог представить свои творения а Легенде на общий суд. Из-за обилия желающих этой традиции скоро стало тесно в одном дне вместе с выступлением Летиции. Тогда и появилась идея собираться раньше, чтобы поделиться новым и не стеснять ее во времени. Приезд и выступление наставницы стали кульминацией и завершением трехдневного семинара. Или фестиваля. Для кого как.
И на третий день, отложив гитару и разминая усталые пальцы, было еще приятнее расслабиться и слушать прекрасную музыку весь день напролет. Но теперь гитара Летиции не только рассказывала красивые сказки, она говорила: «Ты можешь лучше, гораздо лучше. Я ведь могу».
И усталость отступала, а израненные струнами пальцы сами собой начинали перебирать аккорды на невидимом грифе. Возможно все, надо только стараться. Упражняться, не зная усталости. Творить, забыв сон…
- Летиция!
Мелодия оборвалась, все закрутили головами.
- Летиция! – снова окликнул Найджел, смущенно прижимая к себе гитару и будто бы желая спрятаться за ней. – Пожалуйста, послушай! Я думаю, это должна услышать именно ты.
Вокруг зашелестели шепотки. Кининг никогда ничего не представлял. И даже не говорил о том, что работает. В Легенде не было запретов, но отвлекать Летицию, даже не выступив в предыдущие дни, было очень некрасиво.
- Конечно, Найджел, - Летиция сделала приглашающий жест, - покажи нам, что тебе удалось.
Кининг положил гитару на колено и сделал несколько глубоких вдохов, борясь с волнением и смущением. И стал играть.
С первых нот становилось понятно, что Найджел старался во всем скопировать своего кумира, повторить даже в мелочах. По старому бару разнеслись те же самые переливы, тот же мотив. Но взяв те же краски, Кининг нарисовал совсем другую картину. Там, где музыка Летиции ласково обволакивала и звала в даль, музыка Найджела накидывала удавку и тащила прочь. Вместо того чтобы проникать в самое сердце, она била в грудь тупым ножом.
Публика заерзала на местах, Бобби начал подниматься, чтобы поделикатнее прервать друга. Но его опередила Летиция, молниеносно взвившись на ноги.
- Ты что это творишь? Заткни свою шарманку, пока я не заткнула!
За все годы никто не видел на ее лице даже простого раздражения, но тогда в ее взгляде всем предстала еле сдерживаемая ярость.
- Хочешь знать мое мнение, да, Найджел? – Летиция грозно двинулась через бар к сжавшемуся в ужасе Кинингу. – Ноты сожги, гитару зарой. И не вздумай это когда-нибудь где-нибудь повторить. Понял?
Летиция нависла над трухлявым столом, впившись в него ногтями, устремила на Кининга пристальный пылающий взгляд. Тот ничего не ответил, а лишь, остолбенев, смотрел на нее полными страха глазами. Летиция выпрямилась и закрыла рот тыльной стороной ладони, пытаясь совладать с собой.
- Все, ребята, концерт окончен, - пробормотала она. – Всем спасибо. А ты, Найджел, не спеши уезжать. Завтра будем разговаривать.
На негнущихся ногах, будто разом охромев, Летиция ушла в свою комнату.
Следующим утром Найджел, будто нашкодивший щенок, сидел в баре, ожидая взбучки. Но Летиция не вышла. Народ не разъезжался, желая знать, чем кончится непонятный конфликт. Но солнце вошло в зенит, а Летиция так и не вышла. Кто-то предположил, что она передумала и уехала рано утром. Тогда Бобби решился осторожно заглянуть в ее комнату. Икона Легенды была мертва.

Шок и горе. Пустота и черная тоска овладели учениками Летиции. И видя этот букет чувств друг в друге, словно в зеркале, все преданные поклонники вдруг ударились в бегство. Будто, окажись они как можно дальше, что-то изменится.
Похоронить кумира остались лишь четверо.
Когда все замерли в нерешительности, Максим первым решился обыскать комнату. Но лишь покачал головой: ничто в вещах Летиции не могло указать на то, кому звонить и куда ее везти. В бумажнике нашлась лишь пара купюр, в телефоне – никого, кроме других обитателей Легенды. Последняя надежда исчезла, когда номер ее машины оказался картонным. Даже в смерти Летиция осталась человеком без фамилии и ниоткуда.
Роберту хотелось бежать, бежать вместе со всеми, закрыв глаза руками, лишь бы не видеть мертвого лица Летиции. Он скрипел зубами и ежесекундно приказывал себе оставаться на месте. Копал, нес, снова копал, не видя и не слыша ничего вокруг себя.
Родители Найджела уехали одними из первых. Его оставили, не сказав ни слова. Теперь он вовсе как зомби вяло и неуклюже ворочал лопатой, глядя перед собой.
И неожиданно – полузнакомое лицо. Холодное невыразительное лицо с водянистыми голубыми глазами. Когда разбежались те, кого считали самыми преданными, для скорбного труда остался незнакомец. Тони появлялся в Легенде редко, ни с кем не знался, ничего не играл, слушал и уезжал. А теперь без лишних слов работал наравне с остальными.
Слишком мало времени прошло. И, когда был установлен наскоро сколоченный крест, никто не смог вымучить ни слова. Боб резко повернулся и зашагал к машине, втянув голову в плечи. Найджел - за ним, потому что его бросили. Максим спрятал грязные руки в карманы и, понурившись, тоже поплелся прочь. Его сзади догнал Тони, хлопнул и встряхнул за плечо. И поспешил скрыться, будто был утомлен или смущен этим проявлением эмоций.

Дни и ночи слились, смешались в бесконечную серую реку. Река текла мучительно медленно и Роберта ни на минуту не оставляло ощущение, что он тонет, идет в ней ко дну, которого на самом деле нет.
Однажды ему приснилось, что приближается новая гастроль в Легенде, и лишь стоит ему проснуться, можно будет вскочить в машину и вновь окунуться в неповторимое волшебство затерянного городка.
Первые секунды после пробуждения были самыми счастливыми за месяцы. И на месяцы вперед.
Он забывал есть, забывал спать, забывал выйти из дома. Все чаще лежал без движения или блуждал призраком самого себя по просторным и пустым комнатам особняка, ставшего Тадж-Махалом. Пустым потому, что прислуга всячески старалась с ним разминуться.
Вот и дворецкий вошел в облюбованный хозяином зал с большой неохотой. Он являлся чаще всех, обычно – чтобы уговорить Джерико поесть. Но в этот раз в его руках был телефон.
Как и всегда, прежде чем обратиться, он окинул хозяина испуганным взглядом. Его ввалившиеся щеки и глаза, его поредевшие волосы, одежду, что была шита на него, но висела как на вешалке. Пауза затянулась, и Бобби повернул голову к слуге:
- Да, Гэрри?
- Звонит мистер Найджел Кининг. Желаете ответить?
- Желаю, - сказал Роберт, пожевав потрескавшимися губами.
Найджел был взволнован, тараторил что-то неразборчивое, изредка останавливаясь, чтобы отдышаться, и тогда в трубке грохотом отдавалось его тяжелое дыхание.
- Медленнее, Кин, - протянул Джерико, – медленнее.
- Послушай, Роб, я долго скитался, - переведя дух, начал Найджел. – Давно уже не был дома. Семья думает – это я убил Летицию. Вся Легенда так думает.
- Почему не пришел? – хмыкнул Джерико. – Думал – потеснишь?
- К черту, Роб, к черту, к черту! – взвизгнул Кининг. - Это такая ерунда! Я даже не потому звоню.
- А почему? – Боб изо всех сил старался проявить интерес или хоть какую-нибудь эмоцию, но они все, казалось, окончательно сточились.
- Они все сидят на задницах, Роб! Все – на задницах! Ни строчки, ни ноты! Все, что они теперь могут – душить диван и осуждать.
- Ну и шли бы они, Кин. Чего звонишь-то? – вздохнул Бобби.
- Я собираю группу, Роб. И не смыслю ее без тебя. Присоединяйся.
Роберт не сразу нашелся:
- Знатная группа у нас получится вдвоем. Или позовем диванных душителей в подтанцовку? – ирония в голосе – еле теплящийся уголек эмоций.
- У меня уже есть группа. Только тебя не хватает.
- Почему – меня?
- Потому что тебе я всегда верил. Потому что ты это ты, дружище.

У Кининга на самом деле была группа. И Роберт изо всех сил старался не вдумываться, какие скитания Найджела свели с такими людьми, и что у него может быть с ними общего.
Первым был гитарист Айк Рэй. Вернее хотел быть первым во всем и уже видел себя лицом еще не случившейся группы. Уже при первой встрече он заговорил с Бобби с покровительственными нотками в голосе, обещая не давать в обиду, когда построит тут всех. Его приходилось осаживать. Раз за разом, монотонно и утомительно. Уже через пару дней Робу хотелось взять Айка за его неровно стриженные рыжие патлы и вбить школярские очки в наглые зенки.
На предельном расстоянии от Айка всегда находился басист, Руфус Крейг. О нем трудно было сказать наверняка что бы то ни было из-за посредственной связи с реальностью и полного безумия. Бобби старался не слушать, что говорит Руфус, чтобы потом не увидеть это во сне. Крейг одинаково карикатурно боялся Рэя и Джерико, а Кининга считал смешным маленьким человечком.
Последним был Эдвард Нойз, ударник. Сначала Роб проникся к нему симпатией, которая быстро угасла. Эдвард говорил интересные вещи, не упускал возможности подчеркнуть, что он – художник. Но в общении с ним не покидало ощущение, будто слушаешь фразы, заранее записанные на пленку приглашенным актером. А за этими фразами – непроглядная темнота, в которой может скрываться все что угодно. Со временем Бобби утвердился во мнении, что Эдвард – больший психопат, чем все остальные вместе взятые, и рано или поздно покажет всем.
Бывает, что люди не подходят друг другу, оказываются несовместимыми для общения. Бывает, что музыканты подходят друг другу идеально. Безымянная пока еще группа воплотила оба случая.
Найджел писал что и писал, наплевав на запрет Летиции. Став тяжелой, его музыка перестала быть непонятным нечто, обрела свое звучание. До блеска ее доводил Рэй, оказавшийся виртуозным исполнителем. Позже лишь один подражатель смог приблизиться к его мастерству.
Руфус мог написать стихи на любую мелодию за считанные минуты. Все его творения как одно были потоком злобной шизофазии. Но сообщение в них содержалось именно такое, как было нужно. Под музыку Кининга не шел никакой осмысленный текст.
А Эдди… Роберт так и не нашел для себя определения, что сделал Эдди. Но этот вклад был, возможно, определяющим для него лично.
Все началось с того, что Нойз несколько дней ходил за Бобби хвостом, уговаривая позволить поработать с его сценическим образом. Боб отказался, и тогда его попросил Найджел.
Элвард подошел к делу неожиданно серьезно, достал ворох эскизов, которые рисовал неизвестно когда. Роберт, обреченно вздыхая, безропотно позволил перекрасить себя, заплести и разрисовать. Будучи уверенным, что после даст окончательный отказ, он не протестовал, даже когда Нойз отвернул от него все зеркала.
- Зачем тебе это? – лишь спросил Джерико, когда Эдди, закусив от усердия кончик языка, водил тонкой кисточкой по его лицу.
- Не разговаривай, - попросил Нойз. – Все это уже есть в тебе, а я только обвожу. Я должен это обвести, понимаешь?
Роберт не понимал. Но в тот момент ему показалось, что тьма рассеялась, и он на долю секунды увидел то, что в ней пряталось.
После нескольких часов работы Эдди отер руки от грима прямо о майку и жестом пригласил Боба к зеркалу. Тот подошел и надолго замер, разглядывая работу Нойза.
Там, за стеклом, стояло чудовище. Золотистая грива превратилась сотни тугих черных кос, которые торчали из головы, будто обрывки толстых проводов. Вместо лица на Роберта смотрел череп, искусно нарисованный во всех деталях. Череп широко улыбался из зеркала, будто смеясь над тем, как безупречно в него вписалось тощее лицо Бобби.
Слова отказа застряли в горле, Роберт лишь заворожено смотрел из глубины зачерненных глазниц. А существо в зеркале повернулось вполоборота, расправило плечи, красуясь.

Соглашаясь на предложение Кининга, Роб намеревался приглядеть за ним и пару недель поиграть в подвале что-нибудь брутальное, пока он не успокоится и не согласится вернуться домой. Но это был жестокий самообман.
Джерико ступал на сцену, и ему казалось, что земля сотрясается под ним. В жизни Роберт никогда не чувствовал такой силы и власти, как в те дни над безумеющей публикой.
С каждым Джерико все сильнее отличался от Роберта. У него был свой голос, своя походка, своя манера.
Он вышагивал по сцене, будто хищник в клетке, неторопливо и величественно, и будто был готов в любую секунду броситься сквозь решетку, обнажив клыки. И людей, покоренных его выступлением, тянули руки от подножия сцены. И Джерико наклонялся, чтобы выкрикнуть очередную строчку бессмысленной песни им в лицо.
Скоро армии ярых поклонников стало тесно даже в больших клубах, и группа непринужденно шагнула на сцену большого концертного зала, а будто бы через минуту весь мир знал Бобби как Р. Джерико, короля металла. И тем же словом – Иерихон – называлась группа. Он мрачно улыбался выскочке Айку и видел, как тот, играя, скрежещет зубами от злости.
Под дождем из новых альбомов Иерихона росла армия фанатиков, готовых на коленях славить кумира, ставшего лицом нового удивительного звучания. И всякий неугодный рисковал быть стертым этой армией с лица земли.
Джерико потрясал кулаками перед бушующей многотысячной толпой, изливая со сцены свою бесконечную ярость, и от рева публики содрогался весь город.
Вдруг один из фанатов, совсем юный, прыгнул на сцену, увернувшись от охранников, и стал неуклюже карабкаться, протягивая руки к своему божеству.
Р. Джерико осклабился и в садистском угаре, высоко задрав колено, с силой наступил каблуком на протянутую руку. Музыка поглотила пронзительный крик, и Джерико лишь видел, как его раб беззвучно разевает рот. Он убрал ботинок с окровавленной разбитой кисти и выжидающе смотрел: ну, что ты теперь сделаешь?
И уже через секунду не увидел в глазах фаната ничего, кроме обожания и благодарности. Тот стоял перед ним на коленях, баюкая изувеченную руку, и смотрел восхищенно-заворожено, что-то лепеча, пока охрана все же не стащила его вниз.
Джерико будто оглушило. Все звуки вокруг вытеснил звон в ушах. Испарились все мысли. И в зияющей пустоте всплыла лишь одна фраза, которую Роберт мысленно проговаривал снова и снова, глядя в людское море под сценой:
«Я надеюсь, что после смерти нет ничего. И Летиция окончательно мертва. И не смотрит сейчас, что за обезьяны пляшут на ее костях. Я надеюсь, что после смерти…».
Группа за спиной продолжала играть, надеясь, что Джерико снова запоет. Но тот без единого слова повернулся и ушел со сцены. И, будто здание без несущей стены, музыка стала обваливаться, распадатьтся, теряя партии и смешиваясь в какофонию, пока не затихла, оставив лишь ропот публики в тишине.

2009. Безумное шоу.

Вова вошел в бар, распахнув дверь ногой. Не удостоив и мимолетного взгляда никого из присутствующих, прошествовал к сцене и неуклюже взобрался на нее. Подхватил неприкосновенный инструмент, гитару Летиции. И стал…
Нет, не играть, бренчать без ритма, нот и аккордов, подвывая самому себе дурным голосом. Его пальцы оставляли сальные разводы на легендарном инструменте.
И публика встретила его какофонию одобрительным воем. И в баре стали загораться зажигалки. Водил в воздухе мягким огоньком Айк Рэй. И Задира. И Кининг. И Канюков.
Все они и много, много других обитателей Легенды размахивали зажигалками и фонариками, а Вова им на радость извивался будто одержимый, молотил по струнам, расстраивая их все больше.
Тут он увидел у стойки саму Летицию, будто вырезанную из черно-белой фотографии. Она откинула с серого лица прядь серых волос, достала из кармана серую зажигалку и высекла язычок серого пламени. На секунду Вове показалось, что сейчас она присоединится к толпе сумасшедших, но икона Легенды вместо этого закурила и взглянула на него с неодобрением. На барной стойке перед ней лежал пистолет.

Вова открыл глаза и сразу же стал закутываться в одеяло. Сон оставил холодную пустоту внутри, и в пустоте одиноко носилось лишь чувство неискупимой вины.
Маленькие города редко страдают бессонницей, но Легенда никогда не спала. Вот и сейчас, поздней ночью, играли и пели на открытой сцене, играли в баре, а по улице, кажется, гуляли с саксофоном. Вова приподнялся на кровати и выглянул в окно. У реки тоже какая-то компания развела костер, и кто-то играл на гитаре. Мелодии было не разобрать, доносился только веселый смех.
Никто не приезжал в Легенду спать. Город творцов сам отсеивал и не допускал до себя праздных людей.
Трудно поверить, что каких-то несколько лет назад здесь были руины шахтерского селения и пустырь. Но никто и не скажет, что возрождение далось легко.
Когда Задира разослал приглашения другим последователям Летиции, не откликнулся ни один. Никто не хотел идти за Робертом Джерико. Никому не была нужна Легенда без Летиции. Боб поскрипел зубами, но не отступился.
Так первыми поселенцами новой Легенды стали молодые музыканты из Европы и России, приглашенные Задирой, Максимом и Вовой. Но дело сильно осложнялось тем, что никто в точности не понимал, чего добивается троица основателей, никто не видел Летиции и не представлял, какая атмосфера царила в городке в ее время.
В результате кто-то потихоньку восстанавливал город, кто-то заскучал и уехал сразу, а кое-кто решил, что Легенда это такой рай для «творческой личности», в котором можно без конца пьянствовать.
Но нашлись нужные люди, готовые творить и учиться друг у друга. Благодаря им, Легенда не превратилась ни в бесконечную попойку, ни в бесцельную стройку века.
И уже через два года группа Жар, находка для фанатов рока во всем мире, в своем первом интервью сказали сакраментальное «мы из Легенды!».
И весь следующий год не было восходящей звезды в мире музыки, которая бы с гордостью не заявила: я из Легенды!
А потом неожиданно многие из давно признанных музыкантов по всему миру признались: я тоже из Легенды!
И крохотный городок будто взорвался. Его магия не только привлекла много молодых талантов, в него разом вернулись почти все, кто застал Летицию. Музыканты, художники, писатели.
И вот, когда постоянное население перевалило за две сотни человек, не считая многочисленных гостей городка, когда восстановление старых домов давно перетекло в строительство новых, а порыв творить окончательно перевесил все остальные стремления, Легенда потеряла сон и стала такой, какая она сейчас. Городом несмолкающих мелодий.

Вову не покидало гадотное послевкусие сна, заставившего снова задуматься, правильно ли он поступает. А вопрос действительно был спорным. Последний, кто пытался разгадать музыку Летиции, теперь скачет в дурацкой маске, уродуя поколение. Тем не менее…
Вова сел за стол и отомкнул его вечно запертый ящик. В нем не многое нашлось: толстая тетрадка с заметками, чуть смазанное черно-белое фото Летиции, единственное, которое удалось найти. И главное сокровище, десяток разномастных аудиокассет.
Летиция запрещала записывать себя, но все равно то и дело кто-то сидел с диктофоном в кармане. Уцелевшие записи были глухими, неясными, гитара слышалась где-то на фоне посторонних шумов. Пленки сыпались, не давали себя скопировать, превращаясь в совсем непонятное шипение и, казалось, с каждым прослушиванием записи становились еще хуже.
за каждой из кассет скрывалась история завладения ею. Первую Вове подарили, некоторые удавалось выпросить, за одну он отдал роскошную дареную гитару, за другую два месяца играл в какой-то мутной группе, нарядившись непонятно чем. Так или иначе Вова владел всеми существующими записями и пылал решимостью понять их секрет.
Впрочем, после таких сновидений возиться с ними хотелось меньше всего. Бессонница так бессонница! Трёхин оделся и, повесив гитару на плечо, спустился по лестнице.
На первом этаже дома формально проживал Задира, но его почти никогда нельзя было там встретить. Став за пять лет мультиязычным, гиперактивным и гиперсоциальным лидером Легенды, он все время был где-то еще.
Играл с теми, играл с этими, основывал новые группы, которые позже вполне будут играть без него, решал, в какую сторону на этот раз расширить город, уезжал с кем-то на гастроли, внезапно возвращался и все шло на новый виток. За все пять лет еще не было такой минуты, когда бы Задира был никому не нужен. У него свое нескончаемое безумное шоу.
Когда Вова вышел на улицу, она внезапно встретила его тишиной. Все звуки стихли, все огни погасли, Легенда, притаившись, будто дикий хищник, смотрела на него из темноты. Никто может не знать. Даже вездесущий задира может не знать. Но Легенда знает, что он задумал. Знает и следит.
На секунду Вове показалось, что последних пяти лет не было. Что он в одиночестве стоит ночью посреди заброшенного города, где только ветер и руины.
Из оцепенения его вывел разом начавшийся ливень. Мириады холодных капель ударили по крышам, земле и плечам людей. И тут же все звуки вернулись, а Вову кто-то подхватил под руки и потащил вперед.
- Что же ты стоишь! Бежим!
Это квартет Путь, полузнакомые музыканты. Один из них пытался спрятать за пазуху саксофон. Узнав их, Вова хохотнул и тоже припустил по размокающей улице в сторону открытой сцены. Накрытая большим тентом, она ждала зрителя и артиста круглые сутки с марта по октябрь каждый год с гостеприимно настроенным оборудованием. Залезай и играй! Подходи и слушай. Сюда же сбежались все, кто ночью шатался по улицам легенды, а чуть позже явилась компания с реки. Прожектора сцены на долю секунды выхватывали из темноты крупные дождевые капли.
И тут, стоя среди других промокших, разгоряченных, тяжело дышащих и веселых людей, Вова совершенно точно понял: Легенда жива и прекрасна, и были пять лет и еще много, много будет!
И от этого осознания, от этого чувства Вова не смог не забраться на сцену, не подключить гитару. Что поделать, его многие называли гитаристом до мозга костей, который и думает гитарой и грустит гитарой и гитарой радуется. Ничего обидного, так и есть.
- Замерзли?! - Выкрикнул он сквозь смех.
Публика неразборчиво загудела, потому что каждый ответил что-то свое.
- Так зажжем!
И теперь ночная тишина действительно порвалась в клочья. Вова играл как всегда в минуты вдохновения, начав со старой заготовки, перешел к чистой импровизации, порой цитируя кого-то из классиков.
Его музыка несла в себе энергию, но не удар молнии. Пламя, но костра, а не пожара. Зажечь, но не опалить, завести, но не озлобить.
Ласковые волны мелодии смыли чувство вины и пустоты, Вова почувствовал себя полным. Полным музыки, идей и замыслов. Полным радости и компанейского тепла.
И когда стих последний аккорд, публика одарила музыканта овациями. Не карикатурными как во сне, а настоящими, заслуженными и живыми.
Когда Вова спускался со сцены, он увидел входящего под тент Задиру. Тот был окружен лучшими, признанными Легендой виртуозами, такими же мокрыми насквозь, как он сам. Над их компанией тоже весела аура радости, но какой-то напряженной.
Задира улыбался, но весь был похож на взведенную пружину. Он убрал с лица облепившие его мокрые пряди волос и провозгласил:
- Друзья! Пора! Завтра идем на Джерико!
Безмятежная сказка Вовы Трёхина с мелодичным звоном ухнула в пустоту.

2001. 4 балла по Глазго.

Семейство Джерико больше века было поражено техногенным проклятьем. С тех пор, как прапрадед Роберта взорвался на одном из первых автомобилей, каждого мужчину в семье убивали только они. Прадед упал в машине с горной дороги, дед погиб под колесами, всего несколько лет назад родители столкнулись с грузовиком.
Бобби не очень удивился, когда пришел его черед. Он вообще давно знал, как умрет, и даже не пытался торговаться с судьбой, пристегиваясь или соблюдая скоростной режим.
Асфальт тек под колеса стремительной серой рекой. В предвкушении осеннего выступления Летиции Найджел и Роберт с самого утра отправились кататься по пустынным пригородным дорогам. Смеялись, болтали о ерунде, пугали водителей редких машин.
Вдруг Найджел замолчал и устремил задумчивый взгляд в окно, где осенние деревья сливались на скорости в единую золотистую стену.
Обычно это означало, что сейчас он по секрету будет высказывать что-нибудь крамольное. Роберт напрягся и приготовился быть дипломатичным.
- А знаешь, Роб… - нерешительно начал Кининг, отвернувшись от дороги. – Я, наверное, понял, чем хочу заниматься.
Джерико вопросительно хмыкнул, скосив на него глаза.
- Вот… знаешь, Летиция. Она, она одна ведь играет свою музыку, придумывает и играет… - он смущенно умолк.
- И ты?.. – подтолкнул его Роберт.
- И я хочу быть как она. Хочу научиться играть и нести людям музыку. Ту же музыку, а?
Найджел стерпел полный сомнения взгляд.
- Роб, ты же знаешь, я упорный! Я буду стараться, потрачу всю жизнь, если понадобится! Я хочу, хочу быть как она, играть как она, понимаешь?..
Кининг говорил все тише, а потом вовсе пришибленно замолчал, видя, как постепенно каменеет лицо Джерико. И стал совсем жалобно выпытывать:
- Что ты думаешь, Роб, а? А, Роб?
Тот неопределенно замычал, показывая, что пропустил мимо ушей всю болтовню Найджела до последнего слова, и произнес:
- Я думаю, у нас отказали тормоза. Пристегнись скорее.
Кининг секунду пристально глядел в лицо друга и, не заметив на нем тени улыбки, стал судорожно натягивать ремень. Лаковое авто мчалось по наклонной дороге, повизгивая шинами на крутых поворотах. Джерико врос взглядом в дорогу, сжав руль до побеления пальцев. Навстречу как назло стали одна за другой вылетать машины. Они бешено сигналили, проносясь мимо.
- Эх, Кин, - сквозь зубы пробормотал Джерико, - не знаю, какую там глупость ты задумал, но желаю тебе выжить, чтобы ее осуществить.
- Ро-об, - взмолился перепуганный Найджел, - не говори так! Лучше пристегнись!
- С судьбой, дружище, не поспоришь.
Роберт прикладывал все силы, чтобы удержать машину на дороге, так и норовившей вильнуть из-под колес. О том, чтобы отнять руки от руля, не могло быть и речи.
- Пристегнись, Роб, - ныл Кининг, - умоляю! Ты же убьешься!
- Мы слетим с дороги! Не нуди над ухом!
- Мы все равно слетим! – взвизгнул Найджел, теряя остатки самообладания. - Ты хоть попытайся, Роб! Прошу!
Джерико несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая себя. И, быстро как мог, метнулся рукой к ни разу не использованному ремню, потянул через грудь. На секунду даже показалось, что все получится, но в тот момент, когда Роберт уже искал ремнем замок под сиденьем, небо с землей поменялись местами.
Машина собрала в гармошку несколько метров дорожного ограждения, рассыпая цветастые осколки фар. Перевернулась и с грохотом покатилась под откос, превращаясь в бесформенную груду железа.

У Летиции был мобильный телефон. Все его знали, и каждый мог отправить письменное послание или наговорить сообщение на автоответчик. Вот только она не отвечала почти никогда. Летиция сняла трубку – большая редкость и повод похвастаться.
Но, сидя в палате над разбитым телом друга, Найджел не нашел больше никого, кому мог бы позвонить и рассказать о случившемся. Сначала он засомневался, поднял взгляд на Роберта. Тот был укатан в гипс едва не до кончиков пальцев. Прямо как в старых комедиях. Вот только никто не смеялся.
4 балла по шкале Глазго, кома третьей степени. Роб Джерико уснул и, скорее всего, уже не проснется. Пристегнувшийся Кининг отделался парой ушибов.
Стиснув зубы, Найджел набрал номер. И, не торопясь, постарался во всех подробностях рассказать автоответчику о произошедшем. Выждал полчаса. Ответа не было. Позвонил снова, попросил отозваться. Ответа не было. Стал названивать каждые полчаса. Требовал, умолял, рыдал, кричал, унижался. Ответа не было. Разбил телефон о стену. Извинялся и упрашивал медсестру не выгонять его.
Когда на улице уже окончательно стемнело, Найджел, измотанный до предела переживаниями, вышел в коридор за стаканом воды. И остолбенел, не веря своим глазам.
По больничному коридору от палаты к палате, заглядывая во все двери, шла Летиция. Походка ее была странной, болезненной, да и вид не лучше. Но Кининг не мог не узнать ее или обознаться. Последние сомнения растаяли, когда она подошла и положила ладони ему на плечи.
- Здравствуй. Ты сам как? Порядок?
От этого у Найджела едва не подкосились колени, все напряжение мигом улетучилось. Вот теперь-то все точно будет хорошо! Он быстро-быстро закивал.
- Хорошо.
Медленно переставляя негнущиеся ноги, она вошла в палату, сняла с плеча футляр с гитарой таким жестом, словно это был бетонный блок на ремне. Выглядела она так, будто не спала несколько дней или перехаживала тяжелую болезнь. Или то и другое разом. Такая Летиция, больная и немногословная, пугала Найджела все сильней.
На Роберта она лишь мельком взглянула, покачав головой, а самое пристальное внимание уделила его карточке. Наконец из футляра появилась знакомая гитара. Устроившись в кресле, Летиция стала перебирать струны, как всегда неторопливо складывая ноты в неповторимую мелодию.
Но в музыке, как и в ее исполнительнице, проявилось нечто новое, незнакомое, почти чужое. От странной мелодии по коже шел холодок, а внутри росло беспричинное волнение, хотелось вскочить и выбежать вон. Но Найджел приказал себе сидеть на месте, и молча наблюдал, пока Летиция не обратилась к нему:
- Как ты поживаешь? Расскажи что-нибудь. А то мы как на похоронах.
Кининг стал рассказывать какую-то чепуху, забыв о недавнем намерении и сильно сомневаясь, что Летиция слушает. Она откинулась в кресле, прикрыла глаза, и о том, что она не спит, говорили только пальцы, продолжавшие плести мелодию.
- Ну, пора, - вдруг сказала Летиция, оборвав себя на полуноте, а Кининга - на полуслове. – Пойду я. Береги себя, Найджел.
Оцепенение от такого странного явления и неожиданного прощания не дали Кинингу задержать Летицию, пока та возвращала гитару в футляр. Он даже не последовал за ней в коридор, а так и сидел, оглушенный лавиной новых и неясных знаний.
От звука хриплого голоса Найджел подскочил на стуле.
- Ты даже не представляешь, дружище, - шепелявил Роберт, скосив на него единственный открывающийся глаз, - как мне сейчас больно.
Джерико попытался засмеяться, но тут же скривился. Кининг, ликуя, опрометью кинулся в коридор – догнать, вернуть, рассказать! Но никого уже не догнал и не нашел.
Первый и последний раз Летиция явилась в неурочное время по звонку. Чтобы совершить свое главное чудо.

Вообще я правда очень думаю над вовиной фамилией. Может верну старую, может вообще поубираю упоминания фамилии)

Ооо дальше! Всё прочитала и дальше буду.
Надо заметить, мне показалось, все ну или почти все персонажи тут на тебя чем-то похожи. Задумка? Или мои глюки?

Хихи, скорее мои глюки! У меня всегда так! Что в маках, что где... просто не умею по-другому.
Спасибо, что читаешь! Но честно признаюсь, посление пять глав вряд ли скоро будут. Затык полный, практика, настроения нет, мыслей нет... Еле-еле дописал про Джерико, чтоб дыры в середине не было)))